Иуда Искариот как проблема для
сценариста.
Историческое кино не могло
пройти мимо Евангелия. Нет необходимости останавливаться на том, чем привлекает
история Иисуса Христа писателей, драматургов и кинорежиссеров. Надо признать,
что за весь кинематографический XX век было снято не так уж много доброкачественных
фильмов, посвященных земной жизни Иисуса Христа. Экранизация Евангелия
оказывается гораздо более сложной задачей, чем, например, воплощение
евангельских образов в музыке (И. С. Бах "Страсти по Иоанну", Г.
Гендель "Мессия").
Новый, XXI век начался с фильма Мела
Гибсона "Страсти" (2004 г.), быть может, наиболее важного пункта в
евангельской фильмографии. Но несмотря на признанную художественную ценность
картины Гибсона, а также ее эмоциональную силу, вряд ли можно говорить об
удачной и конгениальной киноверсии евангельского текста. Видимо, таковая и не
может быть снята никогда. Среди множества причин выделяется одна, самая
существенная. Ни один актер мира не способен изобразить Христа. Эта задача не
решается обычными средствами, известными актерам, чьей профессией является
имитация поведения другого человека, вымышленного или исторического персонажа.
Любая попытка "сыграть"
Христа в кино всегда будет требовать от зрителей-христиан очень
снисходительного отношения. Единственным абсолютно достоверным образом Христа,
признанным всеми христианами, является Его словесная икона, Святое Евангелие.
Визуализация личности евангельского Христа на экране невозможна не только
потому что это будет по большей части набор домыслов и режиссерских спекуляций,
но еще и потому что с христианской точки зрения Иисус Христос не просто
выдающийся исторический деятель, учитель и чудотворец, но Бог во плоти (1 Тим
3, 16). В таком случае актер, берущийся исполнять роль Иисуса Христа,
балансирует где-то на грани с кощунством, или по крайней мере с профаническим
упрощением великих религиозных истин, открывающихся людям в Евангелии.
Тем не менее, кинематографисты
не отказываются от Евангелия как сюжета. Можно вспомнить десяток довольно
известных фильмов, построенных на основе евангельской истории. При этом авторы
используют разные подходы к тексту первоисточника: кто-то послушно следует за
евангелистами, другие - наоборот "переписывают" Евангелие в
соответствии со своим творческим замыслом.
Не зависимо от того, насколько
близок сюжет фильма к Евангелию, его создатели редко обходятся без такого
значительного персонажа как Иуда Искариот. Более того, в самых популярных
кинокартинах о Христе, снятых в XX веке, Иуда оказывается одним из главных
персонажей, место которого в идейно-художественной системе режиссера сравнимо с
местом Христа. Может сложиться впечатление, что Иуда иногда более интересен для
авторов фильмов, чем тот, кого он предал. Это впечатление имеет реальное
основание.
Первое, что важно отметить,
анализируя кинематографического Иуду, это нежелание сценаристов и режиссеров
следовать многовековой традиции христианской культуры, в которой образ Иуды
служил архетипом греха и отступничества. В русском языке имя апостола предателя
получило нарицательный оттенок - иудой называют вероломного и коварного
обманщика. В кино Иуда Искариот не всегда соответствует своему традиционному
образу.
Конечно, евангельский нарратив
не дает сценаристу достаточного объема сведений об Иуде. О нем мало, что
говорится в Новом Завете. Известно, что Иуда был призван Христом в числе
ближайших 12 учеников, был казначеем апостольской общины, крал деньги, за 30
сребреников предал своего Учителя, потом раскаялся, вернул сребреники и
покончил с собой.
Однако скупость евангельского
описания Иуды Искариота не может затемнить смысл его поступка. Несмотря на
эпизодическое появление Иуды на страницах Евангелия, для христиан понимание этого
образа не представляет никакой сложности. Иуда Искариот - предатель. В
Евангелии он антигерой первого плана. Никаких сомнений в нравственной оценке
его личности быть не может, во всяком случае у тех, кто почитает Иисуса Христа
как Сына Божия и доверяет Евангелию как историческому источнику и "слову
истины" (2 Тим 2, 15).
В таких фильмах как
"Царь царей" (1927 г., реж. Сесил ДеМилл), "Царь царей"
(1961 г., реж. Николас Рэй), "Иисус Христос Суперзвезда" (1973 г.,
реж. Норман Джюисон), "Иисус из Назарета" (1977 г., реж. Франко
Дзеффирелли), "Последнее искушение Христа" (1988 г., реж. Мартин
Скорцезе) характеру Иуды свойственны новые, не указанные в Евангелии черты.
Почему так происходит? Почему в фильмах о Христе так часто присутствует
совершенно не-евангельский Иуда?
Нет смысла искать единственно
верный ответ на этот вопрос. Никакого унифицированного Иуды в кино не
существует. Фильмы, в которых он фигурирует, иногда слишком сильно отличаются
друг от друга и по содержанию, и по форме. Однако есть один момент, который
подталкивает к размышлениям о некой предопределенности в создании образа Иуды
на киноэкране. Эта догадка связана с пониманием особенностей кино как вида
искусства.
Дело в том, что главный вопрос,
стоящий перед сценаристом или режиссером, работающим над образом Иуды, это
мотив предательства. Именно вокруг мотивации Иуды может строиться создание
данного кино-персонажа. Механика предательства - ключ к пониманию фигуры Иуды.
Поэтому без описания причин его поступка, а также событий, предшествовавших Великой
Среде, нет смысла вводить роль Иуды в сценарий или акцентировать на нем
внимание.
Джордж Стивенс, режиссер фильма
"Самая великая из когда-либо рассказанных историй" (1965 г.) так и
сделал. Он проигнорировал Иуду, не выяснив ни причин предательства, ни
особенностей характера предателя.
Иначе решили проблему Иуды авторы выше упомянутых фильмов.
В "Царе царей" 1927 г. предпринята попытка найти объяснение действий Иуды в области романтики. В фильме упоминается любовная история Иуды и Марии Магдалины. Иуда не только влюблен в Марию, он еще и пылкий патриот, видящий в Христе политического лидера, способного возглавить иудейское национально-освободительное движение. Когда любовь к женщине и разочарование в социальном учении Христа пересиливает любовь к Учителю, Иуда предает Его.
В другом американском фильме с
таким же названием, вышедшем в 1961 году, Иуда показан одним из лидером
антиримского движения. Вторым лидером сценарист решил сделать Варраву. Мотивы
Иуды опять связываются с политикой. Иуда хочет, чтобы Христос вступил в
конфронтацию с властями, проявил себя как революционер и политический лидер.
Этого не происходит и потому Иуда, разуверившись в Христе, предает Его.
Экранизация рок-оперы Веббера
"Иисус Христос суперзвезда" интересна тем, что Иуда в ней один из
центральных и наиболее ярких персонажей. Психологически Иуда сильнее и
энергичнее, чем его Учитель. Он возлагает очень большие надежды на Иисуса,
опять-таки связанные с освобождением иудеев от римских оккупантов. Но вместо
активного борца Иуда видит пассивного, не контролирующего ситуацию мечтателя.
Обиженный и расстроенный из-за крушения надежд Иуда идет к Кайафе и предает
Христа.
"Иисус из Назарета" -
пример более компромиссного прочтения образа Иуды. Он показан очень наивным и
доверчивым человеком, предающим Христа не обдуманно, а случайно. Он считает,
что в Синедрионе Христа выслушают и, убедившись в Его особенных дарованиях,
сделают Царем Иудейским. В конечном счете Иуда оказывается не злодеем, а
жертвой.
Конечно же, самым скандальным
фильмом-апокрифом о Христе является "Последнее искушение Христа"
Мартина Скорцезе. Это спорное с художественной точки зрения произведение
(справедливо признанное Церковью богохульным) предлагает весьма провокационную
интерпретацию отношений Христа и Иуды. Миссия Иуды здесь более важна, чем
миссия Христа. Иуда вдохновляет Иисуса, помогает Ему справляться с искушениями
и направляет Его служение. Иисус видит, что Иуда это Его лучший, самый
преданный и самый духовно сильный ученик. Именно поэтому Он и поручает Иуде предать
Его. Таким образом Иуда совершает то, без чего спасительная миссия Христа не
смогла бы осуществиться. Такова логика (?) авторов фильма.
Во всех описанных примерах
мотивация Иуды довольно сложна. Во всяком случае, сложнее той, о которой
говорит Церковь.
В "Беседе о предательстве
Иуды" св. Иоанн Златоуст единственной побуждающей силой Иуды называет
сребролюбие. В сребролюбии, названном апостолом Павлом "корнем всех
зол" (1 Тим 6, 10), объяснение измены Иуды Искариота. "Иуда злочестивый
сребролюбием недуговав омрачашеся, и беззаконным судиям Тебе, Праведного Судию,
предает" (тропарь Великого Четверга). Иуда предал Христа Его врагам за
деньги и ради денег.
Такое прозаическое понимание
поступка Иуды, как правило, не удовлетворяет тех, для кого Иуда это один из
кино-героев, персонаж со своей миссией и ролью, занимающей определенное место в
общей композиции фильма. Иуда в кино получается таким ярким и противоречивым,
потому что это кино, это искусство, которое требует от автора следования
определенным канонам и конвенциям.
Понятно, что кинематограф (как и
все современное искусство) уже давно не обязан вписываться в какой-либо
эстетический или идеологический канон. Но все же историческая драма как жанр до
сих пор остается верна своим консервативным принципам. Эти принципы не были
сформулированы специально для исторических фильмов. Сюжет обычного, так
сказать, среднестатистического фильма развивается по правилам, выработанным еще
в античной драматургии. Например, совершенно бесспорным правилом построения
сюжета является наличие главного героя. Динамичность сюжету придают те или иные
конфликтные ситуации, в которые попадает главный герой. Завязывается интрига,
потом следуют кульминация и развязка.
Если смотреть на Евангелие
глазами голливудского сценариста, то среди всех сцен, без которых сложно
представить фильм об Иисусе Христе, самой драматичной и
"кинематографичной" является, конечно, Страстная Седмица. (Мел Гибсон
остановился на этом, посвятив весь фильм экранизации пассий.) В событиях этих
дней концентрируются все возможные сюжетные линии, интриги и конфликты:
служение Христа, ученичество апостолов и отношение апостолов к Учителю,
отношение общества к Христу, отношение властей к тому, что Он говорит и делает,
и многое другое.
Иуда, попадая в свет софитов,
оказывается слишком блеклым и монотонным. Для острого развития сюжета
необходимо добавить ему те черты, которые, в конечном счете, делают из Иуды
трагического героя. Нужно показать выбор, который делает Иуда перед
предательством. Об этом ничего не говорится в Евангелии, но именно этого не
достает сценаристу - внутреннего конфликта! Без этого Иуда не удастся как
элемент драматургии.
Например, в "Царе
царей" Николаса Рея (1961 г.) Иуда разрывается между двух лидеров
антиримского движения, мятежником Вараввой и пацифистом Иисусом. Предательство
в таком контексте это уже и не предательство в прямом смысле слова, а отказ от
одной политической программы в пользу другой.
Трагический Иуда не может быть
антагонистом Иисуса. Во многих современных постановках на евангельскую тему он
второй, параллельный протагонист, но ни в коем случае не антагонист. Он
противоречив, ведь в Иуде борются противоположные желания, и поэтому он
способен обострить сюжет.
Самая первая сцена рок-оперы
"Иисус Христос Суперзвезда" показывает Иуду, признающегося в личной
преданности Иисусу и одновременно в непонимании поведения Иисуса. В каком-то
смысле такой Иуда, симпатизирующий Иисусу и одновременно не понимающий и не
принимающий Его, это персонификация обычного отношения ко Христу в современной
культуре.
Иуда страдает, чтобы добиться
чего-то большего, вместе с этим его поступки предопределены, он разрывается в
раздумьях, и он оказывается один перед лицом высшего закона. Он виноват, но он
не может поступить иначе - все это безусловно соответствует трагедийному
канону. Получается, что трагичного Иуду изображать легче и интереснее, чем
"раба и льстеца", как называет его Церковь.
Зло двойственное, зло красивое в
своей двойственности всегда будет больше интересовать творческих людей, чем зло
трусливое и зло пошлое.
В этом смысле ни один американский фильм не сравнится с повестью Леонида Андреева "Иуда Искариот". В ней Андреев предлагает образ Иуды как исполнителя великого служения (кстати говоря, так за много веков до Андреева понимали Иуду гностики каиниты). В попытке переосмыслить роль Иуды Андреев заходит настолько далеко, что в результате окончательно обессмысливает поведение предателя. Абсолютно точно охарактеризовал "Иуду Искариота" Андреева прот. Александр Мень: "Образ Иуды надуманно декадентский. Он такой же истеричный и бестолковый, как и многие герои той эпохи. Это игра в достоевщину" (А. Мень "Библия и литература XX века").
Михаил Булгаков, чей роман "Мастер и Маргарита" неоднократно становился основой для киносценариев, делает самого Иуду жертвой убийц, подосланных Понтием Пилатом. Никакого предательства Учителя у Булгакова нет, в его романе Иешуа Га-Ноцри знакомится с Иудой чуть ли не в день предательства. И сам Иешуа у Булгакова похож на Иисуса Христа меньше, чем все упомянутые кинематографические Иуды на своего прототипа.
Чтобы не углубляться в литературные версии истории Иуды, рискуя при этом запутаться в лабиринтах русского и западно-европейского декаданса, достаточно признать одно - Иуда востребован в искусстве как трагический, иногда даже романтический персонаж, и только в таком облике он и может быть интересен современной аудитории!
Что говорить о сценаристах и поэтах, если даже православный богослов прот. Сергий Булгаков оказался так зачарован мрачной загадкой Иуды, что в своих рассуждениях дошел почти до оправдания Иуды. В статье "Два избранника" он пишет об избранничестве Иуды, сознательно жертвовавшего собой во спасение мира. Деньги не соблазняли Иуду, он храбро исполнял то, что было ему предназначено.
«Это избранничество, которое он принес с собою в мир, как семя нарастало в душе его с первого же дня избрания, пока оно не созрело, пока не превратилось в твердую волю к предательству Любимого во имя любви, связанного с принесением самого себя в жертву, с предательством на погибель себя самого" (прот. С. Булгаков "Два избранника", Вестник Русского Христианского Движения, №123, 1977).
В церковном предании, как отмечалось выше, образ Иуды лишен этой многоликости. Признавая достаточность свидетельств Евангелия, Церковь не допускала ненужных усложнений. Иуда – мелкий человек, к которому совершенно не приложимы пафосные характеристики на подобие данной С. Булгаковым в свое статье «Два избранника» - "люциферическая жертвенность любви ко Христу".
В облике Иуды нет даже люциферического.
В определенный момент он почувствовал опасность пребывания в апостольской общине, или, как сказали бы в наше время, почувствовал неблагоприятную конъюнктуру, вредные последствия, которые могут ожидать последователей Иисуса. Затем он решил извлечь материальную выгоду из своего отступничества.
Не случайно в православной иконографии лицо Иуды обычно изображается без всякого намека на ту страстность, которую хотят видеть в Иуде драматурги и декаденты - на лице Иуды только уныние.
"Не я ли, Равви?" (Мф 26, 25) -
переспрашивает Иуда, когда Спаситель говорит о Своем предателе. Для сочинителя
истории, в которой Иисус и Иуда всего лишь маски для актеров, утвердительный
ответ на этот вопрос не удобен. Черное, сразу же названное черным, обедняет
палитру художественных средств, мешает запутать внимание зрителя в клубке
неоднозначностей и парадоксов. Иуда катастрофически не фотогеничен. В этом
затруднение для сценариста, традиционно преодолеваемое описанными выше
способами.
Христианство не видит в Иуде
трагика. В трагедии не бывает прямолинейно выраженных нравственных оценок,
таков закон жанра. Кроме того, в трагико-романтическом прочтении снижается
ответственность Иуды, по крайней мере, она становится неопределенной и
проблематичной, почти так же как в случае с классическим трагиком Эдипом. Для
Церкви Христовой в отношении Иуды такой проблемы не существует. Ибо сказано о
нем - "лучше бы этому человеку не
родиться" (Мф 26, 24).